Проза жизни поэтов
Два русских поэта издали свои прозаические эссе

Глеб Шульпяков. Персона Grappa. – М.: ЗАО МК-Периодика, 2002. – 224 с.
Игорь Померанцев. Радио «С». - М.: ЗАО МК-Периодика, 2002. – 288с.

Если говорить о литературе с прикладной точки зрения, то эссеистика - жанр чрезвычайно благодарный. И для автора, и для читателя. Во-первых, потому, что «близкий к душе», лирический почти как стихотворение в прозе. Во-вторых, потому, что хорошее, качественное эссе – явление всегда чуть интимное, чуть исповедальное, и для имеющего глаза и любящего литературу оно - этакая мини-шарада, мемуарная загадка, в которой между строк можно читать и о реальной прошлой, и о тайной внутренней жизни автора. Ну и, наконец - эссе на первый взгляд напоминает школьное сочинение, так что читатель, ничтоже сумняшеся, после первых строк восклицает - да я тоже так могу, лучше даже! А потом затягивает: надо дочитать - а и вправду ли могу?
Эссе – «шедевр» публициста, в том самом, средневековом, смысле: изделие, демонстрирующее авторский талант и профпригодность. Поэтому известный в столице и за ее пределами журналист и поэт Глеб Шульпяков издал свои страноведческо-поэтические эссе и перемешал, готовя сборник, рецензии и путевые заметки, насущное и сакральное, описания и воспоминания, Москву и дальние края. В его Стамбуле пахнет жареной рыбой, специями и древностью, в Лиссабоне - соленым атлантическим ветром, а ностальгическое повествование о жизни дворника-поэта в подвале на Никитской тихо перекликается с шульпяковской же поэмой «Грановского, 4».
Да, мы тоже бывали в Праге и Венеции, но это наша Прага и наша Венеция. Автор приглашает нас не в Венецию и не в Прагу, а в почти осязаемый мир своих чувств, навеянных воздухом чужих городов. Каждое эссе, - даже мрачноватая поэма о питерских безумцах или эпическая трагедия о неудавшемся контрабандном побеге в Париж, - это история любви и признание в любви, задушевные, словно рассказанные шепотом с глазу на глаз. В эссе писатель-поэт не прячется за репортерскую отстраненность репортажа или заведомую выдуманность «лирического героя». Он раскрывается и признается, он отдает на читательский суд не только свою несомненную способность узорчато складывать слова, но и подлинность своих чувств. И эта подлинность у Шульпякова завораживает: люди, давно покинувшие родной для них Тбилиси, читая его «Georgia Оn My Mind», начинают, забывшись, полемизировать со страницами на своем родном языке, а преуспевающие бизнесмены ностальгически вздыхают, вспоминая прочно, казалось бы, забытое свое полуподвальное студенчество.
Эссе о чужих стихах Шульпяков пишет так, как может писать только такой же послушный служитель поэзии, знающий неподражаемый вкус слова. Когда главное - не смысл, не ритм и не рифма, а некое витающее в воздухе почти неуловимое «имя чувства», которое, как любое имя, бывает всегда только одно, и его нельзя спутать с каким-то другим. Позовешь другим именем - и чувство ускользнет, не отозвавшись, оставив непонятым что-то очень важное и казавшееся таким близким. Только чувствующий слово и способный любить его может назвать эссе о творчестве коллеги по цеху поэтической цитатой, в которую, как в виньетку или арабеску, вплетено его имя: "Померанцев, миртов шепот..."
А вот и сам Померанцев - не только поэт, грустно-шутливый абсурдист, но и известный далеко за пределами «места, бывшего СССР» диссидент, многолетний сотрудник радио «Свобода», интеллигентный и деликатный интервьюер наших с вами бывших же соотечественников. Но он и не только журналист, ведь «только журналист» не может взять и написать вот так о своей рутинной работе: «По законам физики радиоголоса навсегда уходят в космос, и потому тот, кто хоть раз звучал в эфире, - бессмертен». Вот так, просто - бессмертен в бесконечном пространстве вечности.
Вот так, просто пригласив в студию людей, которые ему интересны, и задав им вопросы - о моде, тюрьме, донжуанстве или, к примеру, о голубях, -интересующие слушателей по ту сторону радиоволны, несущей в себе вечность, Померанцев завораживает их, заставляя раскрыться.
Если традиционная публицистика – словесная режиссура, где решение и последняя точка принадлежат режиссеру-автору, то радиоинтервью – дирижирование множеством голосов. Чужую речь можно урезать, перелицевать, но нельзя сказать того, о чем человек умолчал, поэтому каждый голос – непреходящая и неподражаемая ценность. Интервьюер уходит на задний план, предоставляя чужим голосам формулировать свои мысли, и остается дирижером – почти безмолвным, но главным действующим лицом.