Я впервые попала в ТА в 1998, летним подмосковным днем, в сосновом лесу, как Алиса Кэролла - через книжку без картинок.
Все знают о Ерушалайме, все. Грамотные и неграмотные. О ТА же знают, в основном и ошибочно, что это столица Израиля. Из почему-то неисправленных советских карт.
Ну так вот - я попала в ТА из "Красивых, двадцатилетних" Марека Хласко, беспутного польского маргинала, как многие шестидесятники, сгубившего себя выпивкой, наркотой и поисками смысла жизни.
Это была автобиографическая книжка, я не помню подробностей сюжета - припоминаю только, что Хласко жилось несладко в земле не ему Обетованной. Но ТА был там, в романе, во всем себе: не в красе, не в убожестве, - в себе самом. Не Ерушалайм, город-мечта, город-молитва (так или иначе, если всех болеющих Страной поделить на тель-авивцев и иерусалимцев, я из вторых), - а ТА стал моим обыденным и одновременно щемящим воспоминанием о небывшем.
Там, за страницами книжки неприкаянного Хласко, сверкали отраженным, ослепительным левантийским солнцем кубы неопрятных, но и плевать на это хотевших домов, треплющих на морском ветру разноцветное тряпье своих обитателей и собственные лохмотья выгоревших афиш. Аялон, Алленби, Дизенгоф, набережная, серый песок, мооооооре... Город-котел, полный кипящего жизненного варева, питательного бульона, с неизбежной грязно-серой пеной поверху. Город, похожий на протратившегося франта и истового, самозабвенного богемщика разом.
Ночью сверху, с самолета, ТА - банально - россыпь драгоценностей по бархату, или - просвечивающие сквозь прозрачную кожу неземной чернокожей красавицы артерии, текущие золотой кровью электрического света. Когда самолет заходит на посадку к уже третьему терминалу, не спящие в салоне "матоза" приникают к ледяным стеклам иллюминаторов, чтобы посмотреть, как это сюрреалистическое зрелище превращается в реальность.
Как она приближается, эта реальность ночных улиц, задвинутых на ночь стальными, размалеванными граффити жалюзи витрин лавчонок, чахлых деревец и растрепанных, захлебывающихся ветром пальм. Реальность желтых фонарей, пестроты ярко освещенных круглосуточных маколетов, буйной музыки из переносных магнитофонов арабских мальчишек в грязном южном ТА у таханы мерказит.
Реальность слабого, но все разгорающегося на востоке рассвета, отражающегося в море, реальность внезапно очнувшихся от сладко-звенящего в ушах морока бездомных влюбленных, реальность древнего Яффо.
И наконец - полнокровная утренняя реальность бодро прогоняющего сон и дышащего остатками относительной ночной прохлады, пахнущего свежемолотым кофе большого, шумливого, делового, оптимистичного и верящего, наперекор всему, в свое завтра ТА.