Я умерла в автобусе номер четыреста пять, без четверти три пополудни, в час, когда день с хрустом переломился пополам и понесся, как мяч по ступенькам, подпрыгивая, к вечеру, а солнце так же стремительно покатилось в море, но ему еще долго было катиться; а на горизонте в мареве проблеснули небоскребы Рамат-Гана. Я ехала к Катьке, чтобы в кафешке возле ее конторы выпить капуччино и пожаловаться на жизнь.

Умерла я по собственной вине. В общем говоря, по глупости, а конкретней - от разбитого сердца. В самом-таки буквальном смысле - инфаркт. Глупые девушки до-, после- и вечнобальзаковского возраста умирают от разбитого сердца чаще, чем вам кажется.
Когда я умерла, хареди, который уселся рядом со мной, задравшей босые ноги на сиденье, только потому, что больше в автобусе не было мест, ничего не заметил. Он дремал, и дремала его черная шляпа на багажной полке, а умерла я, как и хотела еще с отроческих лет, с первых своих раздумий о смерти, - тихо и быстро. Конечно, если бы тот симпатичный бравый лейтенантик, что сидел слева и сзади, чуть наискось, занял бы место рядом со мной, а не с похожей на нежную серну йеменкой в сержантском чине, может быть, он бы и заметил, что я умираю, и попытался бы меня откачать, азартно вминая свои красивые смуглые руки в мою опустевшую грудную клетку... но нет. Лейтенант флиртовал с сержанткой, а моя душа - в сущности, я говорю "душа", но на самом деле это было и есть единственное оставшееся у меня я - выбралась из меня (из себя?), отряхнула ладони, сожалительно посмотрела на мое (свое?) сереющее лицо с закрытыми глазами, на никому - даже и ей уже - не нужное тело и безбоязненно вышла через окно автобуса, несущегося на запад.
В общем, она, то есть я, была права. Умерла так умерла.

Я уселась на крышу автобуса. Ветер не бил в лицо, потому что теперь я была частью ветра. Страховка покроет похороны, документы в сумке, а значит, о теле можно не беспокоиться. О душе пора подумать, скаламбурила я и засмеялась впервые после смерти.

Рая мне, судя по всему, не светило, в ад я не торопилась. Чем бы заняться здесь? У бесприютной души есть свои преимущества. Ее никто не видит, она может летать. Правда, я только вчера купила новые сапоги, но осень так затянулась, что все равно неизвестно, когда бы мне довелось их надеть. Жизнь, в конце концов, это либо ожидание, либо воспоминание, и опять же неизвестно, что лучше.

Может быть, слетать к тому, из-за кого я умерла?
Я вспомнила про него и удивилась, что сердце не болит, потом обрадовалась этому, потом испугалась и тут же успокоилась. По крайней мере, второй раз оно точно не разорвется.
Забавно будет слетать к нему завтра. Когда он узнает о моей смерти. Интересно, расстроится ли? Я уже приготовилась пожалеть его: вот, бедный, он расстроится, а меня не будет рядом, чтобы поддержать. И тут же поняла, что я бы на его месте, относись я к нему с тем же восхитительным (не шучу, оно и впрямь меня восхищало!) легким пренебрежением, что и он ко мне, расстроилась бы чисто формально - ну жалко же, молодой такой помер, и целовался хорошо, и трепетал от радости, стоило мне позвонить - ну вечная память.
Удивительное дело: мне наконец-то совершенно все равно, расстроится он или нет! Просто все равно. И сердце не... ну да, поэтому и все равно. И меня никто и ничто не тянет, как бычка на веревочке, к нему, заглядывать в глаза, предвосхищать реакции, ломать голову над тем, как его любить, чтобы ему было хорошо.
И между прочим, никто не может назвать мою душу бездушной, не так ли?
Автобус все бежал по шоссе, шумел ветер, частью которого я была.

Может, слетать на работу?
Откровенно говоря - сейчас уже можно - я не любила ее, эту работу. Она была скучная. Но если бы она была просто скучная, - полбеды. Но я ужасно боялась своего шефа. До пота. До дрожи. У него была премилая манера являться в контору за четверть часа до начала рабочего дня и смотреть на меня с укоризной, как будто я, приходя, как положено, к девяти нуль нуль, вечно и злостно опаздывала.
Начальник сидел спиной к моей спине, так по-дурацки был спланирован офис, мы постоянно сталкивались спинками кресел, но мне всегда казалось, что на затылке у него третий глаз, который никогда не закрывается и заглядывает во все форумы, которые я украдкой, как он иногда официально выражался, "посещаю", вместо того, чтобы составлять сметы.
А однажды он приехал из очередной заграницы (кстати, мог бы и мне хоть раз уступить хоть одну командировку!) и ходил по конторе с большим пакетом, раздавая подарки - в основном всякую выставочную ерунду, блокнотики-брелочки. Все брали, благодарили и улыбались, но как-то спокойно так, между прочим, а я, которая так всегда любила эту ерунду, просто-таки ерзала на стуле от ожидания. А шеф все не подходил. Но вот наконец подошел, сунул руку в пакет, постоял так с минуту, подумал... и проследовал мимо моего стола к следующему, и уже там вынул руку с тем, что в ней было зажато, и подарил это что-то, какую-то очередную чушь, Вики - а она вообще из другого отдела. И я подумала, что он решил меня выгнать, поэтому даже подарков на меня не тратит. И облилась холодом, аж мурашки побежали.
А насколько мне на самом деле теперь на это плевать! Насколько мне хорошо, легко и спокойно. Я уже не смогу опоздать, придя вовремя, и никто не будет смеяться над моей жаждой халявной ерундовины и дразнить показной немилостью. Пусть мой шеф подавится булочкой в очередном Интерконтинентале или Хилтоне, поглощая свой командировочный завтрак, не насмерть, товарищи, не насмерть, но пусть долго кашляет, а я прилечу (заодно и за границей побываю) и постою рядом. И никто не упрекнет меня, что я не помогла шефу: я душа, все-таки, и мне нечем постучать его по спине.

Мне стало так легко, что я пробежалась по крыше автобуса - абсолютно беззвучно, не топая, как обычно, когда ходила по офисным коридорам, подпрыгнула (оказывается, я еще помню, как это делается) - и полетела.
Я летела над белыми скалами, заросшими ельником, над полями цветной капусты, над Бейт-Шемешем, где живет Катька с мужем Димкой и толстощеким Йоськой трех лет в симпатичном домике с черепичной крышей, откуда она каждый день ездит на работу в красненьком "Пежо 307". Платить машканту за домик им помогают родители.
При жизни я любила Катьку и Димку, ее мужа, и в то же время жутко и отчаянно им завидовала.
И только сейчас, делая круг над Бейт-Шемешем и, кажется, угадывая их крышу во множестве одинаковых крыш, я поняла, что это было глупое дело. Димка замечательный мужик, но мое сердце никогда не разбилось бы из-за него, автосервис стоит диких денег, и бензин все время дорожает, а если бы мне пришлось платить машканту и отчитываться перед мамой и папой до сих пор, я бы, наверное, повесилась. Хотя они замечательные люди, а я и так умерла, не вешаясь.
Да все, в общем-то, замечательные люди. Это вполне можно признать, когда так легко летать над полями цветной капусты, и над взлетной полосой Бен-Гуриона, соревнуясь в скорости с Боингами и заглядывая к ним в окна, и над белыми отелями на краю моря, и над морем. Надо только шире раскинуть руки, и пальцы превратятся в чуткие элероны, и можно пробежать на цыпочках по пенным гребешкам волн, как делают морские птицы, садясь на воду.
Они все неплохие люди, и не виноваты, что я так зависела от них, и так боялась их, и любила их так, что даже сердце разорвалось.
А сейчас, без всего этого, легко и просто, хоть и вовсе не помирай...

...Хареди снимал с полки и умащивал поверх кипы черную шляпу, неодобрительно косясь в мое помятое со сна лицо. Лейтенант и сержантка уже на улице вытаскивали из багажного отделения свои сарделечного вида набитые баулы, а спина моя затекла, оттого что я целый час спала, скрючившись на сиденье на манер эмбриона. На экране мобильника светилось письмишко - значок СМС, и мое пока еще не разбитое сердце снова сжалось от радости и страха: Он все-таки написал СМС-ку и наверняка обиделся, что я не ответила сразу!..
Я подхватила рюкзак и побрела через пестроту и галдеж тель-авивской таханы мерказит, на ходу нервно тыча в кнопки мобильника...

2006